Дорогой Читатель!
Ты вступаешь в книгу, как вступают в воду реки по имени Жизнь.
Эти стихи во многом – и есть моя жизнь, ее реальные события и вызванные ими раздумья, чувства, параллели, ассоциации. В этих стихах – я и те люди, которые, каждый по-своему, вошли в мою судьбу. Это родители, давшие мне жизнь, и дети, получившие ее от меня; мои любимые, благодаря которым я была счастливой или страдала; мои друзья, с которыми делилась хлебом, песней, дорогой; это мое время и мое пространство, мои небеса и моя земля.
Не могу сказать, что я выразила все, что хотелось, - мир невыразим и неисчерпаем, даже если это мир внутри одного человека. И, отдавая эту книгу тебе, Читатель, я остаюсь с надеждой, что какие-то строчки окажутся созвучными тому, что пережил и ты, что они затронут в твоей душе те тайные струны, которые хоть изредка мы должны уметь расслышать в самих себе. От этого становится легче.
Вот моя прямая речь к тебе – от сердца к сердцу.
Автор
* * *
Узкогорлая амфора, ты мне родная сестра.
Как и ты, я полна темнотой первобытного зова,
Соком солнца, огнем молодого костра,
Алазанским вином и слезами предчувствия злого.
Устремленность твоя мне близка, и понятен изгиб,
Что ладонь гончара создала и впотьмах обласкала,
Различим и вменяем мне этот гортанный язык,
Этот клекот утробный и влажные десны оскала.
В глубине у тебя, в тишине, - то ли вздох, то ли стон.
Из души утомленной, изведавшей горя избыток,
Словно к горлу комок, как подкатит, как выплеснет вон
Терпеливо и терпко настоянный древний напиток.
Берегись его, некто, из амфоры лучше не пей!
Хочешь жажду залить? Ерунда, не в твоей это власти!
Только новое пламя, как летние палы степей,
Опалит тебя зноем, и ядом, и счастьем, и страстью.
* * *
Когда зима, печаль и холода,
И воля жить стояла под сомненьем,
Уже не я – вся плоть ждала, когда
Пошлет весну природы добрый гений.
Но вот пора. И, кажется, пришла.
Являет снег картину разрушенья,
И с первого под крышами стекла
Летит капель на скорости крушенья.
Я встрепенулась, как от спячки – зверь.
И влажный ветер мне ласкает кожу,
И запах юга проникает в дверь,
И по ночам неведомое гложет.
Неужто я полмесяца назад
Вполне смирялась с участью своею,
Едва дышала и ходила в сад,
В лохматый мех укутывая шею?
Но по законам листьев и травы,
Я с каждым мартом заново рождаюсь,
И не отягощают головы
Ни годы, ни сомнения, ни зависть.
ИРКУТСКАЯ ВЕСНА
Была весна, и город был томим
Неясной жаждой влаги и апреля.
Последний снег был жалок и растерян,
И плавал в парках сизоватый дым.
Смущенная огромностью своей,
Душа моя готова хлынуть горлом
И песней, как дождем, заполнить город,
И ликовать, как в роще соловей.
Она опять свободна и смела
И не умеет удержать восторга…
Румянец юга и загар востока
Несет апрель на кончике крыла.
* * *
Люблю февраль – он пахнет мартом.
Такие синие ветра
Почти с мальчишечьим азартом
Влетели в улицы вчера.
И обожгли своим ознобом,
И город понял: он спасен
От подагрических сугробов,
От погруженья в сплин и сон.
О, рыхлый снег у тротуара
И воробьиная возня!
И возле губ клубочком пара
Такое слабое: «Весна!»
* * *
Негромкий день. Полет шмеля.
В ладонях паутинка тает,
И золотая чешуя
С деревьев тихо облетает.
Вчера во дворике глухом
Скосили старую крапиву.
Мне жаль ее, но запах в дом
Плывет дремотно и красиво.
Так равноденствия пора
Во всем находит равновесье:
Спокоен лес, и город весел,
И зреют звезды до утра.
* * *
Мне на лоб упала капля –
Поцелуй небес.
Длинноногий, словно цапля,
Дождь вступает в лес.
Он подкрался незаметно,
Налетел, как рать,
С каждой веткой-малолеткой
В ладушки сыграть.
Он в линеечку косую
День затушевал.
Вместе с дождиком рисую
Шорох, шелест, шквал.
Проку нет – кивать на долю.
Вымокло пальто…
Можешь выплакаться вволю –
Не поймет никто.
ПОКОЛЕНИЕ ТВ
Что за зверь, что за штука какая-то – ящик Пандоры?
Что за крест, за напасть?
Пересохла земля и завяли мои помидоры.
Как бы нам не пропасть?
Как бы нам не пропасть, если мается наша планета,
Выгорают леса,
И тяжелый угар удушает летейское лето,
Выедает глаза.
Что за ящик Пандоры? Все дремлем и пялимся в ящик.
В клип – да влип!
Клиптоманов бы, нас, на траву да в зеленые чащи,
В птичий всхлип.
Смотрим в ящик – да все не туда, все не в ящик Пандоры,
Где надежда – на дне!
Смотрим в ящик, пока не сыграем и сами. В который?
В полусне…
АЛЬПИЙСКИЙ ЭТЮД
Напевая медовые арии,
Без особой нужды, просто так
К нам явилась пчела из Швейцарии.
Хоботок окунула в коньяк,
Захмелела… Про нас и не вспомнила! –
И упала куда-то в траву…
Так и я, междометьями полная,
У подножья Монблана живу.
За спиною туманы альпийские,
Под рукою – цветаевский том.
Где-то родина – дальняя, близкая,
Там мой старый измученный дом.
А пока переводишь дыхание,
Друг лениво мартини нальет:
«Скучен мир, где известно заранее,
Кто придет и о чем напоет…»
Скучно им? Я поверить попробую.
Как не верить? У нас веселей!
Оттого мы и плачем до одури
Над судьбою нескучной своей.
* * *
Наде Матвеевой
На картоне от Союзбумпрома
Выкроив межзвездный промежуток
Черноты, она сидела дома.
Дом молчал, и мир был нем и жуток.
Ночь струилась влагой быстротечной,
Шелестели крылышки созвездий
(Целовались, кажется, в подъезде).
И на кисточку гуаши млечной
Ты взяла, художница мгновений,
Шорохов, наитий и прозрений…
Так и получалось: каждый отблеск
Настроенья, крошка сновиденья,
Женский профиль рядом с лунной тенью,
И каприза моментальный отпрыск –
Все сошлось той странной ночью. Дома.
На картоне от Союзбумпрома.
УТРО ОБЫВАТЕЛЯ
Я проснулся раным-рано,
За стеною – фортепьяно.
Кто-то так играет рьяно –
Форте, пьяно?!
Кто там бахает без страха
То Бетховена, то Баха,
То и вовсе Оффенбаха,
Муха-бляха!
Лучше б им – таким-то утром,
Что сияет перламутром,
Приналечь на Кама-Сутру
Так на сутки!
Ну а мы, надев шинели,
На себя нальем «Шанели»,
И забойней, чем шрапнели, -
Двинем к цели!
Чтоб любая молодуха,
Враки слушая вполуха,
Знала: вот пришла проруха,
Бляха-муха!
* * *
А.Сокольникову
Я ругала тебя:
Твои стихи трудно читать
Потому что можно читать
Без конца
Не зная где поставить точку
Где перевести дыхание
Или тряхнуть головой
Чтобы сбросить наваждение
Глупая
Не понимала
Что точка будет там
Где остановится твой пульс
Что ты так и живёшь
Шевеля губами
Пробуя на ощупь
На вкус и цвет
Каждое слово
Словно яблоко
Хорошо чтобы оно поспело
Но и горьковато-кислая
Оскомина
Только оттеняет сладость
Каждого
Глотка жизни
ГАРРИ ГРОДБЕРГ
И вот он сел, и руки протянул
Навстречу музыке. Она еще дремала,
Но воздух насыщал восторг хорала,
Как отдаленный и неясный гул.
Маэстро был отменный органист.
Его лицо, подернутое мраком,
И весь он сам, обтянут черным фраком, -
Как майский жук, что сел на нотный лист.
Стоял июнь, и был двадцатый век.
Но что наделал маленький маэстро!
В груди органа – медного оркестра –
Вдруг сам себя услышал человек.
Мне страшно, и сижу я не дыша,
Предчувствуя грядущие потери,
Как жаль вас, люди, птицы, травы, звери,
Как рвешься ты, вселенская душа!
«Вы научились жить?» - спросил сосед.
«Вы суетитесь…» - подсказало лето.
И лишь его серебряная флейта
Звала куда-то, где пространства нет…
* * *
Когда печально за окном
Висит звезда на паутине,
Молчит и долго смотрит в дом,
Где неуютно, как на льдине,
Где нет ни дыма, ни огня,
А только холод отношений, -
Звезда моя, согрей меня
В одно из пасмурных мгновений.
Ведь ты не так уж далека,
Мы вместе, может быть, погаснем.
В твоих фиалковых веках
Что может быть любви напрасней?
И показалось мне в тиши,
Что свет звезды – как запах лилий.
И в темном омуте души
Как будто лебеди проплыли…
СЦЕНА РЕВНОСТИ
А.К.
Где ты, с кем потерял равновесие?
Чьи глаза в твою сторону льнут?
Для кого ты беспечно и весело
Прожигаешь столетья минут?
Перед кем в разговоре трагическом
Репетируешь будущий стих?
И сияют глаза электричеством
Чуть наигранных болей твоих.
Что мне стоит почти осязаемо
Поселиться за вашим столом
И в сердцах, от тоски и отчаянья
Хлопнуть форточкой, брызнув стеклом?
Чтобы ты оглянулся растерянно,
На ее отвечая вопрос,
И сказал просто так, неуверенно:
-Это весточку ветер принес.
Чтоб ты понял, что эта и прочие,
Воздух в легких и крик журавля,
Куст пылающий у обочины,
Тень в углу – это я. Это я!
ЖАЖДА
Смятенье посреди моих гостей.
Кричат кусты от засухи и зноя,
Кричат цветы. Молчание земное
Рассыпалось на тысячу частей.
Дождь вдалеке блеснул – и был таков!
И каждый лист вопит от возмущенья,
Что в небесах – ни звука, ни движенья,
Ни тени влаги в недрах облаков.
Цветов и трав запекшиеся рты,
Гадание сплошное: что же будет,
Когда июль не тучку раздобудет,
А море опрокинет с высоты?
ПОЕЗДА
Валентине Сидоренко
Поникли травы понемногу,
И август млеет от трудов.
Опять зовут меня в дорогу
Гудки знакомых поездов.
Я не откликнуться не смею
На голос бешеных колес.
Скользит по рельсам серым змеем
Стальной грохочущий колосс.
О мир, кочующий по миру,
Моя отрава и любовь,
О, поезда! Зачем вы – мимо?
Ведь я на ваш явилась зов.
И, ритму вашему послушна,
Сажусь к окну, под шорох штор,
Вагон, ко мне не равнодушный,
Со мной вступает в разговор.
Там проводница, мне подруга,
Стихи читая нараспев,
Везет на коже солнце юга
И на губах шальной успех.
Ее успех не от загара,
Не от вагонной доброты,
Она темна – таких загадок
Ее исполнены черты.
Ее ума черны чертоги,
Ее душа – сплошной пожар.
Наверно, в ссоре были боги,
Когда в нее вдыхали дар.
Она берет меня за плечи,
Садится рядом у окна,
И целый день, и целый вечер
Толкуем, чем судьба полна.
И, проезжая цепи станций,
Поем вдвоем и по одной
Белогвардейские романсы
Под пролетарскою луной.
И так – до самого Иркутска.
И не успеешь на пути
Остановиться, оглянуться
Или понять – что впереди?
* * *
Нине Кашиной
Осень. Светлая, земная,
Мимо них и нас
Ты идешь, не поднимая
Августовских глаз.
Ты идешь, прощаясь с летом
Просто, без затей,
Наполняя горьким светом
Глубину аллей.
То ли снится, то ли мнится
Расставанья срок.
Осень – слезы на ресницах,
В сердце - холодок…
* * *
Еще нет-нет, и оживет пристрастно
Простая мысль в моем холодном лбу,
Что мир устроен чисто и прекрасно,
И что не стоит нам хулить судьбу.
Во мне жива осенняя прохлада,
И запах рук, что подают мне хлеб,
И утра луч, и влажный шепот сада,
И взлет птенца, и людных улиц бег.
И с ними я как будто бы богаче
И не пустует мой холодный дом.
Во мне живут друзья, я с ними плачу,
Их песни в горле плещутся моем,
Во мне живет погибший на войне,
А вы, живой, -
вы умерли во мне.
* * *
Молчаливая осень,
Твой тих и печален пейзаж.
Так полна ты дождями
И теплою тяжестью хлеба,
Так роскошно скользит
По лесам золотой карандаш,
Так сиротски сквозит
Меж ветвями убогое небо.
Из столетья в столетье
Костры твои жадно горят,
Из минуты в минуту
Весна из тебя убывает,
Да еще этот ветер,
Свершая извечный обряд,
Словно тайные книги,
Прозрачные рощи листает.
* * *
Дерево мое, дерево, ветхая твоя голова!
Стою под деревом, сероглазая и седая.
Дерево надо мной пустое, растерянное.
Душа во мне пустая, растерянная.
Такие мы с тобой осиротевшие,
Будто и меня опалило
Смертельное
Осени дыхание.
* * *
Свейся, песенка моя, из луча прощального.
Дремлют пчелы, и шмели росами пресытились,
Полыхают купола золота опального –
Купола моих лесов дрогнули, посыпались…
Дынькой ткнулось в горизонт солнце переспелое -
Голова отяжелела над полями сонными.
Небо выполнило план птичьими напевами,
Вереницами и клинышками, стаями и сонмами.
Листопады-глухари бродят по планете.
Тает лес. Календари. Век. Тысячелетье.
Всюду шорох, шелест, хруст, скрежеты скрижалей.
Листопад-сорокоуст, вотчина печалей.
Седина, усталость, тлен. Время – мышеловка:
Мы к нему попали в плен весело и ловко.
Веселились невпопад, а очнулись – пьяны.
Время сыплет листопад на земные раны.
* * *
Что так сердце рванулось –
подушка в слезах и в огне.
То ли мама больна,
то ль дитя застонало во сне?
То ли рушится мир,
то ли ворон вскричал на сосне?
То ли юность моя,
как листок, ворохнулась во мне?
Торопливо и жарко
родимой пишу я письмо,
Молчаливо и жадно
гляжу я в ночное окно -
Где-то чьи-то следы
заметает полуночный снег,
И опустятся руки, и выдохнешь:
«Слаб человек!»
ПРОШЛЫМ ЛЕТОМ В ЧУЛЫМЕ
Асе
Начнем с прямого подражанья
Природе. Открывая день,
Пусть первым птичье щебетанье
Наполнит мокрую сирень.
Потом с крыльца сбежит хозяйка
Развесить в струях ветерка
Простынки, чепчики и майки,
И лопухи, и облака.
Потом увидится иначе
Над озером прозрачный свет,
Где иероглифом маячит
Рыбацкой лодки силуэт.
И в этом – грусть и постоянство,
Из года в год закон один:
Опять процежено пространство
Зеленым неводом осин.
Начнем, начнем свои уроки!
Сегодня – пенье и полет.
Автограф ласточки высокий
Нам это утро выдает.
Итак, урок. Полет и пенье.
Берись, доказывай себе,
Что есть еще чуть-чуть терпенья –
Забыв дождя нравоученья,
И душный плач, и слез кипенье,
Учиться пенью и волшбе
В природе – в собственной судьбе.
* * *
Дочери
Твои глаза не всякому видны:
Два влажных камушка лежат на дне колодца,
В них чистый свет дробится и смеётся,
И влажный взгляд несёт из глубины.
Твои глаза – согласье и вопрос,
Для зрения они и вдохновенья,
С ума сведенья, ветра дуновенья,
О, если б не для слёз! – но и для слёз...
Для первого цветка – твоя рука.
Цветы и дети недоступно правы,
Когда сидят, лицом уткнувшись в травы,
И нам их не понять издалека.
Для муравья – внимательность твоя,
Для птичьих разногласий – слух и зренье,
Для солнечной поляны – нетерпенье:
За бабочкой лететь в её края!
Какая уведёт тебя тропа?
Какие тайны приоткроют дверцы?
Какой обидой полоснёшь мне сердце?
Для материна лба – твоя судьба:
За каждый шаг твой, за твои слова,
За насморк, плач, за мироощущенье,
За совести грядущие мученья,
За все ошибки и за искупленья,
Вселенской тяжестью, пока сама жива,
Болит моя, не чья-то голова -
Как до сих пор за норов мой упрямый
Болит душа моей усталой мамы.
* * *
Строили замок из тоненьких плашек,
Кубиков, реек и детских причуд,
Строили вечером в комнате нашей
И не дышали – развалится труд.
Еле держалось зыбучее зданье.
Ветер подует – колышется свод.
Еле сквозило в колоннах дыханье
Хрупких надежд и прозрачных свобод.
Утром проснулись, дитя говорит:
Комната рухнула – замок стоит.
* * *
Как терпкий ветерок Востока,
Как бег смешливого ручья,
Вся из лукавства и восторга,
Танцует девочка моя.
Она летит – и ей в угоду
Гитара плачет от тоски.
Откуда плеч ее свобода
И андалузский всплеск руки?
Случаен жест, и взгляд наивен,
А за спиной поет труба
И набухает летний ливень,
Неотвратимый, как судьба…
* * *
Жила, дышала, за руку вела
Ребенка. И того не знала,
Что в этот вечер солнечный закат
Совпал с твоим закатом,
Мама, мама!
Споткнулось сердце… Дрогнула заря…
Похолодело возле горизонта.
На выстуженном небе встали звезды -
Одна из них была еще тепла…
А серым утром солнце не разбилось
(То было утро моего сиротства),
Благополучно взобралось на крыши
(А под одной из них – мои рыданья),
И долго равнодушные вороны
Кружили над рекой и тополями.
В их крике я едва не задохнулась,
Нет, задохнулась!
Мама, мама, мама!
Я без тебя не научилась жить
И не хочу учиться!
Может, дети
Мои меня научат?
Я – предстала…
РАЗГОВОР
-Такая юная и такая серьёзная!
Смотришь мечтательными глазами
на меня, свою младшую, что вдвое старше тебя.
Родом из татаро-монгольского ига,
ты, юная мама моя, так и не рассказала,
откуда глаза у тебя, как у итальянских мальчиков
на картинах Караваджо?
-Доченька, детей береги всегда!
Большего ты не услышишь – не разомкнуть мне рта.
-Мамочка, я пришла к тебе издалека.
Видишь, утренняя звезда прозрачна, как льдинка.
Это знак? Я его прочитала.
И теперь меня мучит: что сказать ты хотела?
-Земля холодна...
-Мама, а эти цветы?
Эти жаркие, жгучие, невозможные лилии.
Мне с ними не страшно
в этой тесной оградке.
Это ты, мама?
Это сердце твоё рвётся к нам?
Я узнала!
-Это всё, что осталось от рук и от сердца.
Берегите себя и детей. Да хранит вас Господь...
-Мама, слышишь меня? Ты мне снилась!
Видишь, плачу, камень твой обнимаю, откликнись!
Тишина.
Только птицы поют.
И комар на мокрой щеке.
ОБЪЯСНЕНИЯ С ЖИЗНЬЮ
Как не спятить с ума,
как,
скажите,
не быть одиноким
человеку –
если я еще человек, а не тень –
если все растворяет в тумане,
в дыму,
в караоке
наступивший
с большим опозданием
серенький день?
Если прямо с утра,
ну а к вечеру –
это уж точно –
где-то в горле
клубятся слова,
и - не выдох, не вдох?
если все в этом мире
поштучно и поодиночно –
и звезда,
и олива,
и Солнце,
и Слово,
и Бог.
И звезда,
и фонарь,
и осенняя кошка Тереза,
чья душа улетела
(и глажу теперь пустоту).
Все мне кажется:
светят глаза их
на кромке железа
серой крыши,
у тощих антенн,
и зову я Терезой звезду.
И, любя эту странную жизнь,
в ней не зная ни тайны,
ни смысла,
то страницы листаю,
то в небо смотрю,
еще радуясь ей
и тому,
что вдали
отказались от самоубийства
двое пылких влюбленных
на Острове
Небесных
Сетей.
НА БАЛКОНЕ
Океан, не ворчи,
Дай послушать небесные блюзы.
Выплывают в ночи
То ли звезды, а то ли медузы.
И сама я плыву,
От травы отрываюсь зеленой,
Не во сне – наяву
Облака задевая и клены.
Я плыву – ох и ах! -
Рассыпая веселое «Здрассьте!»
Над землей, где в садах
Соловьи задыхались от страсти.
А теперь, в этот миг,
Засыпают в ветвях соловьята,
И к окошкам приник
Тонкий месяц, глядит виновато…
Дико, наискосок
Чертят воздух летучие мыши.
Космос ткнулся в висок,
Я его осязаю и слышу.
Я бреду, как в бреду,
На Молочный его перекресток.
На любовь, на беду
Знаю, как называются звезды.
Вот звезда - это ты,
Моя мама, ушедшая рано.
И сегодня цветы
Возле ног твоих выросли рьяно.
Вот другая горит
(На земле он угас от печали) –
Мой отец. Говорит:
«Ты придешь ко мне скоро? Едва ли!..»
Вот звезда – Базилик.
Ну а та, над водой, - Пламенеет…
Чей-то голос и лик…
Узнавать не хочу, не умею!
Там чужой, там родной –
То поэт, то аскет, то повеса,
Дети жизни земной,
Жертвы счастья, ошибок, прогресса.
Вот и верь, и не верь –
Сколько в сердце печальных отметин!
Знать, распахнута дверь
Между миром далеким и этим.
Что ты мне нашуршал
То ли шмель, то ли сон, то ли космос?
Спохватилась душа.
Рано ль?
Поздно?
…Успокойся, сиди на месте,
Тоже, выискался звездочет!
Я стою. Под рукой созвездья.
Мимо – время. Течет, течет…
* * *
Есть у меня два друга –
Я с ними прошла два круга.
Каждому – по строке:
Один – властелин словесный,
Другой – гражданин небесный,
Зарытый на бугорке.
Кричали они, молчали –
Я знала все их печали,
Усталость снимая с плеч.
И каждому – по кровинке,
Девчоночке-сиротинке,
И дальше – о том и речь:
Есть у меня две дочки,
Веточки и цветочки,
Ягодки – на потом.
Что будет – июль и грозы,
Любовь и светлые слезы,
Или же – суп с котом?
Но жажду душой и телом,
Чтоб заняты были делом,
Чтоб счастье – не обошло:
Чтоб им душевного пыла
Ветрами не остудило,
Любовью не обожгло.
И есть у меня две тайны…
* * *
Взгляд растерян, и свет рассеян,
Не увидеть, как даль чиста,
Как под ветром вскипает зелень
Растревоженного куста,
Не увидеть, как мрачной тенью
Отдалились твои глаза.
Научите меня терпенью,
Люди, звери и небеса!
Образумьтесь, душа и тело,
Камень вырони свой, праща!
До сих пор лишь любить умела.
Научите теперь – прощать.
* * *
Под вымытые чисто дерева
Дождь заманил в свое лесное царство,
Наверно зная: листья и трава
Моей хандре – хорошее лекарство.
Невнятный шепот, капель перехлест,
Сырая дрожь сродни горячей неге.
Поплачь, душа, пока не видно звезд,
Пока просвета нет в тяжелом небе.
Не бойся всхлипнуть, сдержанность – потом,
Хоть голоси – тебя никто не слышит.
Намокший ворон каркнул о своем,
Да дождь сопит, да поле рядом дышит.
Работай, дождь! Пока ты к сердцу льнешь,
С тобою веришь в очищенье мира.
Несовершенно, холодно и сыро
На всей земле. Но все чего-то ждешь…
ЛЮБИТЕЛЬНИЦА АБСЕНТА
Мой звездный плащ, изношенный до дыр,
Моей души от стужи не спасает.
Пылает лоб, но холодеет мир
И все вокруг ознобом сотрясает.
Кого согреть, чьи слезы осушить?
Кому плечо подставить – что за дело! –
Мои друзья, что уставали жить,
На мой огонь слетались: я горела.
Я их печалей размыкала круг,
Их беды, как свои, переживала –
Прелестница, сестра, читатель, друг –
И лишь судьбой ни одному не стала.
Испив вина и усмиривши кровь,
Приняв благословенья и советы,
Спешили вы под свой законный кров –
Друзья мои, любовники, поэты!
Кричала ночь, и я кричала с ней!
Мне предстояло выжить в эту осень,
Чтобы понять, что жизнь еще тошней
А бремя одиночества – несносней.
* * *
Что было – август золотой,
Зимы ли белое убранство,
Когда мы встретились с тобой
Вне времени и вне пространства?
Все стало общим на земле –
Пространство, время и дорога.
…Звезда дрожала на стекле –
примета вечности и Бога.
* * *
Г.М.
До утра снег шептался с дождем,
И шушукались листья,
Покидали обжитые кроны,
Скользя с высоты;
Тихо хлюпала слякоть,
И осень шаги свои лисьи
По полям расстилала
И пестрые ткала холсты.
В октябре расстаются,
А мы в октябре повстречались.
Что за рок? что за тайна,
Покрытая мраком и сном?
Так навечно разъехались было,
Так честно старались -
Стоп! - не видеть, не слышать, не знать.
Ни письмом, ни звонком.
Ни звонком, ни кивком –
Наши жизни текли, не касаясь.
Ты любил? Да, наверно.
Но только любил не меня.
Шелестели года, шли дожди,
Тополя распускались,
Или, может, каштаны цвели
Отраженьем вчерашнего дня?
Так усердное время текло,
И глубокая речка забвенья
Затянула песком золотым
И сомненья, и страх…
Что же голос дрожит,
Что так пальцы дрожат и колени?
Что там птица щебечет
В прибрежных твоих камышах?
Все слова позабыты –
Но комнату снова наполнил,
Просочившись сквозь штору,
Жемчужный таинственный свет.
«А всего-то случилось –
К тебе прикоснулся и вспомнил:
Был такой же рассвет…»
* * *
Спасибо тебе за взгляд -
Мне больше таких не надо.
Спасибо за райский сад,
Что вырос почти из ада.
Спасибо, что при тебе
Ни солнечный луч, ни лунный
Не ставят моей судьбе
Сетей своих хитроумных.
Спасибо за жесткий жест,
За мягкое рук касанье,
За медленное угасанье
Зари, что глаза не ест.
Прости, что закат багрян,
Что бел и колюч шиповник.
Что больно, когда не пьян,
Услышать слово «любовник».
Уж тем, что душа земная
Понравилась палачу, -
Прости, пред тобой грешна я
И каяться не хочу.
* * *
Г.М.
…Так не все ли равно, от чего мне теперь умереть
На крыльце у тебя или там, возле левой ключицы,
Где устало и нервно пульсирует кровь? где гореть,
Как в пустыне Сахаре? под мышкой твоей заблудиться -
В трех вершках от бессонницы, от голубых фонарей,
Что запутали полночь в тяжелые лунные сети,
В двух шагах от кошмара, во взмахе ресницы – скорей,
Чтобы влажного взгляда не видели спящие дети.
Говорю вам, что жизнь временами вполне хороша,
Что напрасно метель под окошком акации гложет,
Что вернутся скворцы, и тогда…
Только дура душа
Все болит и болит, и с тобою расстаться не может.
ШАХМАТНЫЙ ЭТЮД
Черно-белое поле. Борьбы кутерьма.
Кто-то строит интриги, а кто - терема,
Кто-то козни творит, ну а кто-то лады –
Поправляет ладью, поливает сады.
Кто-то метит из пешек, из пушек и стрел -
Всюду хочет успеть наш любимый пострел.
И какой-то фигурке, невзрачной на вид,
Незаметно король на ушко говорит:
-Я обычный король, я не принц и не шах,
Я устал воевать, я запутался в прах!
Я сто лет не слыхал, как поют соловьи,
Я четыреста лет не мечтал о любви,
Я нежней мотылька, хоть стреляю в упор,
Подари мне хоть слово, хоть ласковый взор!
И ответила робко она королю:
-Я вас, кажется, знаю и даже люблю…
Но пришла королева, сказав:
-О-ля-ля!
Я была лишь в тени моего короля!
Это кто верховодит над ним до поры?
Это кто тут выводит меня из игры?
Это кто тут ничтожен и кто тут богат?
Объявляю вам шах, объявляю вам мат!
Каждой пешке и пташке, коню и слону
Отвожу для маневров дорожку одну.
А чтоб не было искуса, ты, мой король,
Отыграешь назад самозванную роль!
Будем новое поле по клеткам топтать,
Черно-белые ночи с тобой коротать!
Так сказала она, и, ответив на мат,
Снова стал наш король молчалив… и богат.
ЦВЕТЫ ЗАПОЗДАЛЫЕ
Г.М.
Нам было так дано,
молодым и гордым,
Умеющим ходить
только шагом
твердым,
Умеющим летать,
как стрела прямая,
От стужи ноября
до парадов мая.
«Откройте же глаза!» -
нам шептала вьюга.
Но так и не нашли мы
тогда
друг друга.
И выпала еще нам
одна
попытка –
Нечаянная встреча,
разлукой пытка,
Томительный рассвет
за оконной рамой,
Тогда еще не ставший
душевной
драмой...
И робкая любовь
приоткрыла
очи –
Ее мы не узнали
во мраке
ночи.
И долго же, судьба,
ты копила
силы,
И снова привела мне
тебя,
мой милый.
Не три весны,
а целые сонмы
весен
Промчались.
И пришла она,
наша
осень.
Упала пелена,
пали листья,
платья,
Сомкнулись времена
и сплелись
объятья,
Я стала для тебя
ностальгией,
смерчем,
Подругой и рабою,
и птицей
певчей.
И кажется, в потемках,
в углах,
поверьте,
Стояли часовые
Любви
и Смерти…
…Наш ангел
не простит нас
на нашей тризне
За то, что мы расстались
еще
при жизни.
* * *
Горят стремительные очи –
Ты погасить их не спеши.
Перетекает сумрак ночи
В густые сумерки души.
"Сошла с ума" – твердить не надо.
Сама сгорела – и не жаль.
Горька осенняя прохлада,
Сладка осенняя печаль.
Последний лист на ветке бьётся –
Прощальный жест, безмолвный крик...
Он, уходя, не обернётся
Тот день – тот жар – тот час – тот миг.
* * *
Г.М.
Тебе уже не до меня –
Перрон, билеты, проводница…
Я не приду с тобой проститься –
Не жги прощального огня.
Вагон качнется, поплывет,
Начнут отстукивать колеса.
Вопрос? Вопрос… Да нет вопроса.
Под небом холод, в сердце лед…
Другая женщина в пути
С тобой заснет, чтоб вновь проснуться.
Иркутск? Иркутск… Да нет Иркутска –
Уплыл, растаял. Позади!
И с каждым часом, с каждым днем,
Как ки-ло-мет-ры расставанья,
Растет меж нами расстоянье,
Непостижимое умом.
Любимый! Солнечный! Пока!
Вернись когда-нибудь хоть словом!
…Из-за плеча глядит сурово
Континентальная тоска.
* * *
Г.М.
Маячила полночь, закатом клубя:
Заснула… Проснулась… Целую тебя…
Ты помнишь, как жили мы, друг дорогой?
На нашей планете был климат другой!
Нам дождик признанья небесные лил,
Нам под ноги город проспекты стелил,
Мы солнечные зажигали костры,
Мы в парках бродили у вод Ангары,
Парили, едва достигая земли,
И на день расстаться с тобой не могли.
Но голос дрожит, каждый нерв теребя:
-Такси у подъезда… Целую тебя…
И залы вокзала… И грохот колес…
И поезд разлуку по свету понес.
Насупился город, притихли дома,
На сердце упала седая зима.
Тоску моя жажда из пригоршни пьет,
И вечность томительно ниточку вьет.
Я слушаю ветер, пространство молю,
Скажите: печалюсь! Скажите: люблю!
Прошу я метель, умоляю пургу -
Скажите ему: без него не могу!
А поезд не слышит, а поезд спешит,
Все дальше, все дальше, все дальше летит…
* * *
Г.М.
Я схожу без тебя с ума!
Моя душа уходит в зенит.
Ветер свищет.
Над городищем
Колоколом звенит:
-Ген! Ген! Ген!
Слышишь? Я уже не дышу.
Ты – дышишь
В плену своих стен?
Воздуха не хватает,
Сердце кричит, но – не летает,
Гонит отчаянье руслами вен:
-Ген! Ген! Ген!
Я с ума схожу без тебя!
Где выход?
В какой момент
Мне, скажи, пересечь континент,
Чтобы, меня завидев
Улицей, издалека,
Ты, никого не обидев,
Сделал рукой: «Пока!..»
* * *
Ты доехал до дома –
До казачьего Дона,
Я осталась в своей норе
На реке Ангаре.
Наши реки стремятся в разные стороны –
Как соловьи и вороны,
Как снег и трава густая –
У каждой свой берег, своя стая.
И не встретиться им вовеки –
Даже если вспять повернуть наши реки.
Одну из них ждет север,
Другую – юг, клевер.
Но с времен аж царя Додона
Вряд ли кто так хотел до Дона
Дотянуться, как я хочу.
Вольной птицей к нему лечу -
Не шеломом воды испить,
И не ноги в Дону помыть,
А найти, где же там живет
Дон Гуан мой и Дон Кихот?
Ах ты, батюшка Дон, Дон!
Где мой милый? его дом?
И печали мои бездонны –
Как живется ему без донны?
* * *
Г.М.
В городе предновогоднем, среди звезд и ошибок,
Среди сладких улыбок и смертельных сшибок,
Под огнями кафе и казино –
Мне все равно!
Мне все равно, кому улыбаться,
Мне все равно, с кем побрататься,
С кем притвориться, выпить вина,
Сказать – я уже не одна,
И – до дна!
Но в самый разгар
Лукавого пира,
Боюсь одного – что войдет рапира
В самое сердце, - нежный укольчик,
И зазвенит тоски колокольчик,
И я пойму, что душа и тело
Еще тобой не переболело,
Еще перехватывает дыханье,
Когда, чтобы перекрыть расстоянье,
Хочу насквозь прокричать эту даль,
Чувствуя разъединенности сталь, -
Скажи, тебе меня еще слышно?
Боже,
Всевышний…
НОВОГОДНЕЕ
Г.М.
Год истекает… Тают последние дни.
Снежные звезды мерцают, смеются огни,
Блеск, нищета, мишура, ледяные дворцы –
В каждом окошке пакуют свои леденцы.
Время посыпалось. Улицы сходят с ума.
Легкая дрожь сквозняком пробирает дома.
Шопинг, подарки, хлопушки, китайский квартал –
Господи, час сумасбродства, как видно, настал.
Близится, близится миг, когда полночь пробьет -
Между двумя звездопадами новый взойдет.
Будут бокалы боками крутыми звенеть,
Будет над городом плыть колокольная медь,
Будут подруги блистать, остроумить мужи,
Вилки стучать и смычками пиликать ножи.
Тосты у всех на устах, и еда, и вино…
Гляну в разгаре веселья в чужое окно,
Лучшее в мире дано мне в тот вечер питье –
Тихое, неизгладимое имя твое.
* * *
Помнишь, были мы - два безумца,
Разодетые в пух и прах,
Вечерами шатались по улицам,
Целовались на всех углах,
Обнимались на перекрестках,
Позабывши про страх и риск,
Нам завидовали подростки
И сигналил ночной таксист.
Плыли рядом, на нас похожие,
И смотрели, разинув рты,
Фонари, тополя, прохожие
И галактики с высоты…
* * *
В день Святого Валентина
Целоваться? Вот рутина!
Тайно? Не было и нет!
Лучше – руки для объятья
Распахнуть, как у распятья,
Охвативши целый свет!
Может, в этом целом свете,
Где влюбленные и дети,
Старики, собаки, сброд –
И твоя, мой друг, улыбка
Попадется, словно рыбка?
И, как рыбка, уплывет…
Невод пуст. Осталась тина.
В день Святого Валентина
От любви звенит струна.
Все в порядке. Шито-крыто.
У разбитого корыта
Плачет вечная волна…
* * *
Далекий мой, я все еще тону
В твоих глазах, как тонут на Байкале.
Спасительны иллюзии? Едва ли…
Иду – монеткой брошенной – ко дну,
И буду там на вымытом песке
Случайный луч ловить, бросая блики,
Чтоб ты, неверный, ласковый, двуликий,
Поймал тот отблеск - зайчиком в зрачке…
ЧЕТЫРЕ ВЕРСИИ
Г.М.
1.
Если нам, грешным, положен ад –
Думаю, это будет сад,
Сад разлуки и сад теней:
Ты будешь гулять в еврейском саду,
А я – в европейском саду,
И нам будет грустней, чем в аду.
А если другой нам назначен край,
Который считается рай, -
Ты будешь в своем раю, я – в своем.
Мы снова не будем вдвоем!
Значит, и в том краю
Не будем мы, как в раю:
Какой, в самом деле, рай?!
Одиночества – через край!
Друг друга нам не найти
Ни здесь, ни в конце пути.
Но страшнее ада и рая
Просто – земля сырая,
Откуда не выйти обратно.
Страшнее рая и ада
Твоя сегодняшняя прохлада –
Если она вероятна.
2.
А может, ад – это общая свалка,
Где никому никого не жалко?
А может, рай – это тот Эдем,
Где места хватает всем?
И ты будешь стоять под звездой Давида
Только для вида?
А я – у креста,
Где вакантные есть места?
И тогда смогу подойти к тебе,
Приблизиться, наконец, к твоей судьбе,
В глаза посмотреть и висок потрогать,
Спросить: ты устал, дорогой, в дорогах?
Сказать: ты еще не успел побриться…
Глаза закрыть, к тебе прислониться.
Обнимемся мы с тобой, как дети,
И уже никто никогда на свете
Меж нами не проскользнет, малыш:
Ни звездная и ни земная мышь,
Ни адский огонь, ни райская тишь.
* * *
«И море обернулось морем слез»
Иосиф Бродский
«Мы» распалось, как атом, на «я» и на «ты».
Разлетелись частицы распада по свету,
И теперь между нами лежит полпланеты –
Пояса часовые, границы, хребты,
Полустанки, моря, города и кометы, -
Все поврозь и раздельно – и зимы, и лета.
Утром крикнешь «ау!» - не услышишь ответа,
Хоть до вечера жди.
Мои ночи пусты,
И бессонницы душат тоской до рассвета.
Море звезд у меня – над тобой ни звезды.
Я созвездия шлю тебе вместо привета!
Только это и есть – из соленой воды
Золотая рыбешка в сетях Интернета…
ЧЕРНЫЙ КОТ
Кате
Запутавшись в своих потемках
И выход находя с трудом,
Золотоглазого котенка
Ты принесла сегодня в дом.
Он весь дрожал, как хвост овечий,
Шипел, превозмогая страх,
Он диким был, и ты весь вечер
Его носила на руках.
Он черен был, как взор Батыя,
Как плодородной пашни ком,
И ободочки золотые
Глядели в душу прямиком.
Спасай всех нас, спасай всех разом
От одиночеств и обид,
Наш темный, наш золотоглазый,
Бескрылый ангел!
Ангел спит…
СОН О 37-м ГОДЕ
Мрак раскрыл свои объятья.
Сталь дамоклова остра.
Люди, люди, вы мне братья,
Я вам – вечная сестра.
Лучше здесь переусердствуй –
В жалость разум погружён.
Люди, люди, вот вам сердце,
Я – нежнейшая из жён.
Не желаю, Бог свидетель,
Горя матери-земле.
Люди, люди, все мы дети,
Заплутавшие во мгле.
Полу-живы, полу-мертвы,
Ни свободы, ни любви...
Люди, люди, все мы – жертвы,
Утонувшие в крови.
* * *
Все рядом: юродивый… святки… колядки…
Политика… взятки…
Беги без оглядки,
Спасай свою душу!
Идут с молотка
Любые идеи.
Возделывай грядки,
Раскладывай пряжу овечью на прядки,
Не жалко бродяжку – пригрей хоть щенка,
Спаси от пинка да плесни молока.
И может, наступят другие порядки…
Весь мир не изменишь –
Пусть будут пока
Хотя бы рисунок,
страница,
строка…
* * *
Что делать, что делать, что делать, скажи?
Вокруг – рубежи, а внутри – миражи.
Куда убежать нам из этой страны,
Где мы отродясь никому не нужны?
Куда уползать, за какие моря?
Где корни пускать? Где бросать якоря?
Россия, Россия, ну как мне понять,
Ты мачеха нам или все-таки мать?
Спасет ли кого-нибудь храм на крови
От этой великодержавной любви?
Кто прячет, кто плачет, а кто – ни гу-гу,
Спасайся, кто может! А я – не могу.
Объятья твои холодны, словно сталь,
На сердце отчаянья темная шаль.
Низы вороваты, уперты вожди,
И хлещут наотмашь косые дожди…
Россия, Россия, закрытый сезам!
Я плачу, но ты ведь не веришь слезам…
* * *
С рабами делают все, что хотят.
Гладят и топят их, как котят,
Бросают, не думая, каково им.
Я в рабство к тебе пошла добровольно –
Или невольно?
Втянулась, как в силки героина,
Думала, что я героиня,
А оказалось – забыла имя
Собственное. И так больно!
Довольно?
* * *
Любовь пылала! Вера шла
То на костер, то в темный угол,
И всех надежда подняла
И предоставила друг другу.
Спасайте, вера и любовь,
Поддерживай людей, надежда!
Любой, кто принял вас, готовь
Триумфа белые одежды.
Но кто готов на этот плот
Ступить, того не сыщешь днями.
И снова торжествует плоть,
И сытость чавкает слюнями.
Упала в обморок любовь.
И вера топчется в передней –
Ее не пропускают вновь.
Надежда
умерла
последней.
* * *
Я весна. Я по сути – весна! –
Возрождение без возраженья!
Сколько пролито слез, знают ночи без сна,
Но сверкает капель –
золотая блесна
Ловит в лужах мое отраженье!
* * *
Детям
То-то – земная забота:
Зернам помочь прорасти,
Вынянчить крошку енота,
Двух перепелок спасти,
Пляжи просеять сквозь пальцы,
Склеить осколки луны,
Что на воде, словно пяльцы
В тонких руках тишины,
С ветром промчаться по лугу,
С ивой всплакнуть над рекой,
Дальнему нежному другу
Веткой махнуть и рукой,
Стать колыбельной для дочки,
Вынуть из лужи шмеля -
Так и добраться до точки,
Той, что за словом «земля».
Четвертая волна
А. и А.
Германия, еще мне испытанье!
Спасет ли вас от ваших зол и бурь
Чужих небес высокое сиянье
И сонных рек берлинская лазурь?
Заманчива Европа… В венах Вены
Кровь голубая – Голубой Дунай,
И легких вальсов кружевная пена,
Как из брандспойтов, плещет через край.
А чья-то память все еще в слезах,
А у кого-то сумерки в глазах,
Ночами в жилах бухает набат -
То Бухенвальда призраки стоят…
Дай Бог всем вам, кто жил с дырой в кармане,
Обресть себя на стыке двух Германий,
На бывших ранах, на заживших швах
Не обнаружить вдруг, что дело швах,
И помнить сны и дождики России,
Как в жажду - счастье маковой росинки,
Ее пространства тесноту и ширь,
Ее погибельность, ее Сибирь…
Германия, еще мне испытанье!
Пусть вам – на счастье, прочим – на прощанье.
Но сердце рвется беглецам вослед:
Я вместе с вами, только визы нет…
У ЗЕРКАЛА
1.
Вы вставали когда-нибудь на весы
В запредельные те часы,
Когда душа, как песок из горсти, убывает?
Бывает? Струйкою утекает.
Кто же кого убивает,
Когда пол, как морошкой – поляна,
Усеян каплями, будто водой из крана,
И это – кровь твоего ребенка,
И это ее душонка
Металась только что по осколкам несчастья с криками «Мама!»,
Кулачок рассекая ртутною амальгамой,
Под ноги лезвия – вдребезги зеркало!
Потому что всю судьбу исковеркала
Эта любовь,
С которою так неотвязно рифмуется «кровь».
2.
Что в нас – от дурных отцов,
Что – от небесных Стрельцов?
Пойди разберись…
Вокруг – озерки-зеркальца,
По ним кровяные тельца,
Как по лугам, разбрелись.
* * *
Старуха, древняя, как демон,
В лицо мне хочет заглянуть:
-Куда идешь, скажи мне, дева?
Тяжел ли крест? Далек ли путь?
Она хрипит, откинув полог,
И тянет черных два перста…
-Иду далеко. Путь мой долог…
А крест? Да нет на мне креста!
ОДА ОДУВАНЧИКУ
Только вчера диванчик
Покинула свой зима –
И вот уже одуванчик
Собой осветил дома.
Рядышком, на газонах,
Среди прошлогодней травы
Бредут, как стада бизонов,
Солнышки – это вы!
Желтые однодневочки,
Фонарики, светляки!
Юные, словно девочки,
Загорающие у реки,
Бодренькие, как мальчики…
Завтра вы – старики,
Божии одуванчики –
На памяти узелки!
Седые у вас на темени
Прядочки чуть видны…
Рассеют вас ветры времени
До новой – чужой – весны.
* * *
Вот и грянул июнь!
Трудятся листья,
Собирая в корзиночки
Хлорофилловые зерна.
Зажглись свечи
Каштанов;
Поляна,
Где донник расцвел,
Уже пропахла
Музыкой лета.
Пчелы звонят друг другу
По сотовым
Телефонам,
Варят мед из одуванчиков,
Пока те не разлетелись
По заграницам.
В воздухе дрожат комары,
Включившие зуммеры,
И бабочки пасут
Стада
Божьих
Коровок.
Ночью салютовала гроза,
Сшивая
Нитками дождя
Небо и землю,
И птицы
Мокрыми голосами
Все утро рассыпали
Серебряные пуговки
По сарафанам
Черемух.
Каждая травинка
Локотками
Раздвигает себе подобных,
Освобождая пространство
Для цветов.
И только я одна
В печали –
Ты уехал, оставив в моем сердце
Тишину
Атомного
Распада.
* * *
Мы еще чуток посвищем,
Почирикаем, дружок,
Над речушкой, над кладбищем,
Где лужок и бережок,
Над просторами печали,
Где светает от берез,
Где осиновые дали
Полны ветра и стрекоз, -
Лишь бы петь была охота
Да в согласии жила
С географией полета
Геометрия крыла.
ПОКА ЖИВУ
Пока живу я на земле.
Стелитесь, травы, под ногою,
Танцуйте, бабочки, во мгле
Передвечернего покоя.
И золотая пыль в луче,
И лопухов большие уши,
И жук зеленый на плече –
Все, что живет, волнует душу.
И столько будет слов и слез,
Дождей и ожиданья снега,
Что вдруг покажется всерьез,
Что вечно все, как вечно небо.
Но звезды падают в траву,
И утро на закат похоже…
Живите все, пока живу.
Когда умру – живите тоже.
* * *
Сегодня
ты принес сирень
из сада
генерал-губернатора.
Сказал – амурская.
Вижу – желтая.
Вдыхаю – душная,
сиреневая,
настоящая.
Хочется вон, на волю!
Хорошо летом
В зеленых чащах!
Сладко глазам
снимать с лугов
утренние
пенки
тумана,
приятно коже
ловить
мимолетные запахи
легкомысленной
розы
ветров!
Хорошо обниматься
на морском берегу
с бирюзовым бризом,
мчаться дальше,
притворяясь ветром,
что присел отдохнуть
на ромашку,
качаться в кронах,
купаться в грозах.
Летать низко-низко
И высоко-высоко!
Захватывает дух
У кукушек –
Под каждой березой
Накуковали
Стайку синих цветов.
Дикие ирисы -
кукушкины слезки -
как лепестки лазурита
посреди
изумрудной
травы.
Время летит!
Ночами
пахучим звездам
хочется
плакать…
НОКТЮРН
Ну вот еще, рыдать! Рвать ночи тишину?
Я не живу навзрыд, стеная, как попало.
Когда тону одна в лоскутных одеялах,
Лоскутную судьбу в сердцах я не кляну.
Над миром - чернота. Ни отзвук и ни звук
Не ранят тишины. Безмолвие, как вата,
Закладывает слух, и ночь не виновата
Пред теми, вкруг кого очерчен ею круг.
Знаком ли ты, скажи, с такою же тоской?
Иль нежишься всю ночь в объятиях Морфея,
И снится сон тебе – от Марка, от Матфея,
И сходят на тебя смиренье и покой?
Наверное, ты спишь, умаявшись трудом,
В молчании своем свернувшись, как улитка.
Не ухает сова. Не хлопает калитка.
Посапывает пес. Покряхтывает дом…
И только я не сплю – тоска моя не спит.
Ну кто я, какова, - бессонницы подружка?
Щека моя горька, мокра моя подушка,
И пленница душа, насупившись, глядит…
СТАНСЫ НА 26 МАЯ
Я не знаю, о чем думаешь ты ночами,
Если не спится. А что, ведь не спится тебе?
Где тут уснешь, когда – Родина за плечами.
А впереди-то что? Но это вопрос к судьбе.
Необратим твой шаг: шаг на перрон и дальше,
К поезду, на подножку, в темный еще вагон…
Ноша твоя легка – не было б только фальши.
Ноша твоя тяжка – неподъемен объем!
Дружбы, любовь, бардак – все мы в твоем чемодане,
Да чемодан – ты сам в чьей-то чужой руке.
Снова – путь на Берлин. Долго ли до Германии!
Сутки, другие – и вот ты на другом витке!
Боже, храни его! Самое время заплакать.
Милый, не забывай хотя бы родную речь!
Если уж так тебе хочется встать на Запад,
Не приведи, Господь, в землю чужую лечь.
Наша с тобой страна, может, и не заметит,
Не вздохнет лицемерно, рук не заломит вслед.
Глуха она и слепа. И только гитара светит
За спиной у Высоцкого на Ваганьковский склеп,
Только мои слова, нежные и бессильные –
Не остановить поезда, не удержать тебя! -
Только мои глаза, не от моря – от горя синие,
Будут лететь за тобою, душу твою теребя.
* * *
Этот город нас еще
помнит –
Мы впечатались в его
стены,
Мы таились в тишине
комнат,
Мы останемся в его
генах.
Только ты меня забыл,
нежный!
Только ты уехал в даль,
гордый.
В этом городе тебе –
нежить,
Ты нашел себе другой
город.
Пью забвение, как воду
из крана
С сыроватым запашком
хлорки.
Я ношу в себе открытую
рану,
Неизбывную, как стих
Лорки.
В переулках, меж домов
старых,
Серым голубем кружит
горе.
Я тоскую по тебе,
как гитара
Тосковала по рукам
Гойи.
* * *
Тебе я – не подруга, не жена,
Я – океана длинная волна,
Что, к твоему прибившись кораблю,
Шептала безоружное: «люблю…»
Что нынче тебе шепчет пустота
С той стороны Уральского хребта?
В чужих краях, где солнце зло и рыже,
Где можно дотянуться до Парижа,
Где город, ставший для тебя своим
(Уже своим? Так быстро?), лижет руки
Европе, обезумевшей от скуки,
И лента Рейна тянется за ним, -
В чужих краях – уж точно, на краю
Похожего на Дельфы Дюссельдорфа,
Сгорает день, дымят костры из торфа, -
А я тебе по-прежнему пою -
Не слышишь ты! Рассеянна Россия,
Зато германский гений деловит.
И кто я для тебя? Я не мессия,
Мой океан и ропщет, и шумит…
* * *
Что за Африка знойным сирокко
Обдала меня, словно сиропом?
И Саяны Сахаре под стать…
На какую бежать Ориноко,
Чтобы не было так одиноко
Под высокими звездами спать?
Ведь безумнее всяких пророчеств
Эти ночи сплошных одиночеств
В духоте августовских простынь.
Ничего мне как будто не надо –
Только б легкая эта прохлада
Приказала: очнись и остынь!
Только б пальцы твои прикоснулись,
Словно к морю – дыхание улиц,
Изнемогших от жаркого дня.
Вот и эта ночная сиеста,
Как украденная невеста,
Исподлобья глядит на меня…
* * *
Вместо того чтобы просто обнять мужчину,
Убаюкать детей, выйти до сна на крыльцо, -
Вслушиваюсь, как зверино Азия дышит в спину,
Зрит Европа в лицо.
Да, скорее от фанатизма, чем от азарта,
Каждый вечер тихо схожу с ума,
Изучая пространства, поставленные на карту,
И немею сама.
С той поры, как наполовину опустела квартира,
Упорхнула доченька из-под моего крыла,
Моя главная книга – это Атлас мира,
Я слезами ее прожгла.
А когда и ты меня, друг, покинул,
Закатилось в угол пыльный мое кольцо.
Лягу спать – и не спится мне. Дышит в спину
Азия, Европа глядит в лицо…
* * *
Лидии Янковской
Если маэстро не слушает
Музыку других маэстр –
Внутри него, неразбуженный,
Не заговорит оркестр.
Скрипочка не заплачет
И не вздохнет дудук.
Чтобы проснулась музыка –
Должен проснуться звук.
Делать мне больше нечего –
Падать, считая до ста,
В музыку опрометчиво,
Как головой – с моста,
Перед тобой, ускользающей
Фуги читать с листа,
Будто шипы срезающей
С розового куста…
Сидишь за органом, бунтуешь –
Душу мою
бинтуешь.
* * *
Одурев от советов подруг, от пророчеств, гаданий,
И сгорая в стихах, как недавно сгорала в любви,
Расстоянье не милями меряя, а световыми годами,
Я твержу тебе снова и снова: живи, живи!
Может, и ты когда-нибудь будешь искать совета,
Кровью воспламенившейся трепетать, как осенний листок,
И рваться сюда, где восходит полоска света
Для тебя, западного, обернувшегося на восток.
* * *
Хочу туда, где жаворонок вьет
Из солнечной лучины песню странствий,
Где вписан знак сложенья – самолет, -
Как ключик, отпирающий пространство.
Доела моль летающий ковер,
Бемоль понизил уровень желанья,
И способы сворачивать простор
Не действуют, увы, на расстоянье.
Устали самолеты…
Но ни дождь
Ни здравый смысл меня не отрезвляют –
Лететь туда, где ты меня не ждешь,
Хотеть туда, где музыка играет…
* * *
Который день мы жили на Байкале.
К нам чайки чуть не в комнаты влетали,
Туман на подоконник забредал,
Как поцелуй – к примеру, мушки шпанской,
Как призрак или тучка над шампанским,
Случайно переполнившим бокал!
И был Байкал превыше всех похвал:
Как синя моря темная громада,
Он нежился и источал прохладу -
И так Его Сиятельство сиял;
Кругом Саяны снежным рафинадом
Лежали и не таяли, и сладу
С ним не было: он душу наполнял
Восторгом! Эту сладость я, нахал,
Как солнышко из лужицы, лакал,
Считая лужу правнучкой Байкала.
И не снижался чувств моих накал,
И видеть это вечно я мечтал,
И все вокруг об этом же мечтало!
* * *
Не верю политикам – они обманули
тысячу наших надежд.
Не верю идеям – они обветшали и сгнили.
Не верю яблоку – его пропитали не медом соблазна,
а ядом познанья.
Не верю солнышку – лучи его канцерогенны.
Не верю ветру – он несет радиоактивную пыль.
Не верю страсти – она заканчивается
еще одним дефицитом,
смертельным.
Не верю, что все мы уйдем.
Верю маме – она не лукавила,
когда говорила: устала жить.
Верю дочери старшей, которой еще нравится
держать меня за руку.
Верю дочери младшей, которая говорит:
«Осторожней через дорогу!»
Верю работе – ее никогда не переделаешь всю,
даже если окажешься
безработным.
Верю друзьям – они меня не предавали.
Верю в то, что про всех нас
написано
в Книге Судеб.
Верю тебе, сказавшему, что глаза у меня сияют
и что имя мое – любовь.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
В простоте жизни, в ее настырных делах и проблемах почти не слышен голос сердца. Пожалуй, обратит на него внимание только поэт, призываемый «шестым чувством» - интуицией – озвучить духовную речь. А без сердца – что ж? – ни глубины смыслов, ни истинности знания, ни подлинных открытий.
Поэзия Любови Сухаревской не только звучит, поет, но вызывает мгновенный и радостный резонанс – столь редкое в любую пору ответное горение сердца. Ее пылкая речь – и впрямь от сердца к сердцу – ставит нас лицом к собственным душевным закромам: полны ли? Готовы ли к отзвуку и отдаче?
А когда завершится горячий стих, вновь подступает обыденное. Но теперь нам легче: не скоро забудется нежное и упругое слово, назвавшее по имени Добро и Любовь.
А без любви – что ж…
Лидия Янковская